Возможно ли развитие и прогресс в глобальном обществе риска? Ведь если цепочки катастроф становятся не исключением, а нормой жизни, согласно этой теории общества риска, то все должны понимать, что за одним коронавирусом последует что-то ещё с практически закономерной вероятностью. И ни о каком устойчивом развитии говорить уже не придётся. В результате – должны ли мы принять как новое и незыблемое правило, что будущее для человеческого сообщества будет только хуже? О вызовах настоящего и вероятных перспективах в свете последних событий читайте в материале Олега Барабанова, программного директора клуба «Валдай».
За последние полвека, а то и больше, после окончания Второй мировой войны, человеческое сообщество развивалось невиданными темпами. Научно-техническая революция привела к настоящему прорыву в сфере транспортных сообщений, появление интернета и мобильной связи вызвало не только революцию в области коммуникаций, но и качественно изменило сферы торговли, инвестиций. Глобализация, понимаемая не только как единая система мировой торговли, но как новое качество мобильности и взаимосвязанности людей, невзирая на государственные границы, стала реальностью.
Этот процесс глобальной взаимосвязанности не только на государственном, но и на социальном уровне не мог не привести к тому, что постепенно начало складываться по-настоящему глобальное общество, объединённое трансграничными связями, интересами, а постепенно – и ценностями. На политическом уровне этот процесс привёл к закреплению концепции глобального управления, к появлению первых элементов трансформации мира в единую глобальную политию. Естественно, что эта динамика событий бросала серьёзный вызов государственному суверенитету. Поэтому глобализация всё чаще стала восприниматься не только как возможность, но и как вызов. Во многих странах развернулись дискуссии о целесообразности постановки своего рода пределов для глобализации, о поиске оптимального баланса между глобальными и государственными интересами. В большей степени эти дискуссии и управленческая практика были характерны для незападных стран, но в последнее время они всё чаще становятся популярными и на самом Западе. Избрание и действия Дональда Трампа – яркое тому свидетельство.
Но все эти шаги носят исключительно политический характер. Сама же материальная основа глобализации, её технологический базис никем в мейнстримной политике не ставились под сомнение. Чаще всего эти вопросы оставляли футурологам. Уже с рубежа 1960–70-х гг. в мире под воздействием докладов Римского клуба развернулась дискуссия о ресурсных ограничителях человеческого развития: то, что миру не хватит топлива, пахотных площадей, питьевой воды и прочая. Выраженный катастрофизм некоторых из этих положений приводил к выводу, что человечество должно отказаться от веры в прогресс как главного стимула для развития, и высказывалась мысль, что будущие поколения будут жить не лучше, а хуже нас, и потому будущее неоптимистично. Но развёрнутая под эгидой ООН кампания по реакции на эти предупреждения по-прежнему делала акцент на возможности прогресса, оптимизма и развития как ключевой моральной установки человечества. В рамках ООН возник термин «устойчивое развитие». Он, хотя и подчёркивал, что человечество должно заботиться об экологии и прочем, не ставил под сомнение сам глобальный курс на постоянное развитие.
В то же время в последние годы сначала в рамках академической социологии, а затем и в более широком информационно-культурном пространстве стала получать популярность теория, которая делала акцент на глобальном обществе риска. Суть её в том, что постоянное усложнение как технологических, так и социальных связей между людьми во всемирном масштабе практически неизбежно повышает уровень рисков, которые могут накапливаться и путём кумулятивного эффекта поставить всю стабильность глобальной системы под удар.
Эти риски и вызываемые ими катастрофы могут носить различный характер. С одной стороны, это техногенный риск. Не случайно, что теория глобального общества риска получила особую популярность после Фукусимской аварии. С другой стороны, это природные риски, связанные с дисбалансом в воздействии человека на природу. Понятно, что в такой постановке вопроса нет чёткой грани между рациональной оценкой и иррационально-мистическими компонентами («природа мстит человеку»). В этом контексте начала формироваться и своего рода экологическая эсхатология и связанная с ней эстетика катастрофизма. Ставшая сюрпризом для многих мейнстримных политиков резкая востребованность у многих страт глобального общества идей Греты Тунберг за последние два года как раз показывает реально существующий глобальный запрос на иррационализм подобного рода.
До последних месяцев в практическом фокусе этого глобального общества риска находилась в первую очередь проблема изменения климата и реакция международного сообщества на неё (от Киотского протокола до Парижского соглашения), и вся эта проблематика так или иначе касалась в основном среднесрочного планирования. Но развернувшаяся пандемия коронавируса крайне резко поставила на повестку дня вопрос о природных рисках, угрожающих глобализации и глобальному обществу прямо сейчас, в абсолютно текущей перспективе. Соответственно, вся та природная эсхатология и вызовы катастрофизма встают теперь перед миром в полном объёме. Коронавирус показал, что внешние неполитические риски становятся действительно темой номер один при современном стратегическом планировании. И вполне способны качественно и, возможно, необратимо изменить сложившийся мировой порядок.
Поэтому формирование глобального общества риска и его политические воздействия целесообразно поставить в фокус и экспертного анализа. Естественно, было бы наивным пытаться создать своего рода «теорию чёрных лебедей», но оценка и просчитывание нового типа глобальных неполитических рисков должны стать объектом осмысления.
По сути мы видим сейчас, что проблемы изменения климата, эпидемии и пандемии, иные природные и техногенные цепочки катастроф выводят на первый план концепцию глобального общества риска не просто как одну их теорий, но как реальную альтернативу существующей глобализации. Поэтому крайне важно оценить возможные последствия этих новых рисков на глобальную политическую систему и трансформацию мирового порядка. В итоге глобальное стратегическое планирование должно трансформироваться в управление глобальными рисками.
И в этом контексте важна не просто экономика, биржи и транспортные связи. Гораздо более значимым предстает ключевой моральный вопрос: возможно ли развитие и прогресс в глобальном обществе риска? Ведь если цепочки катастроф становятся не исключением, а нормой жизни, согласно этой теории общества риска, то все должны понимать, что за одним коронавирусом последует что-то ещё с практически закономерной вероятностью. И ни о каком устойчивом развитии говорить уже не придётся. В результате – должны ли мы принять как новое и незыблемое правило, что будущее для человеческого сообщества будет только хуже?
